Цитата:

---

Что мешает мне стать алкоголиком?
В: Что мешает мне стать алкоголиком?
О: Хороший вкус.
Я ненавижу алкоголь. Когда мне говорят: «Слушай, Эймс, давай какни­будь с тобой выпьем?» – моя первая реакция – «Прочь с дороги, плебей». Алкоголь – дешевый наркотик европейского плебса. Думать так, живя в России, означает поставить себя вне общества. Дело не в том, что русские много пьют: алкоголь играет важную роль в русской культуре и мистической «русской духовности».

Однако спиртуозная составляющая русской жизни всегда наводила на меня скуку. Мне, фанатику русской литературы, никогда не удавалось прочесть больше двух страниц повести Ерофеева «Москва–Петушки». Каждый раз, когда я открывал эту книгу, мне являлся маленький докучливый призрак русской интеллигенции – слюнявый, бородатый подвыпивший тип, навязчиво бубнивший после каждой прочитанной фразы: «Это гениально! Марк, ты понял, в чем соль? Автор тако-о-о-ой бухой!» – тут призрак русской интеллигенции заливался сиплым смехом, а я откладывал книгу.

Моя ненависть к алкоголю имеет долгую историю. Я попробовал спиртное в шесть лет, когда большинство мальчиков учатся играть в бейсбол и разжигать скаутские костры. У наших соседей было трое сыновей, старшему было 13 лет, младшему пять. Старший брат только-только начал открывать для себя радости гедонизма. Его родители, неожиданно разбогатев на малярных работах и ничего не понимая в деньгах и законах жизни буржуаз­ных пригородов, решили, что сбывшаяся Американская мечта теперь сама позаботится о них и присмотрит за детьми. Старший брат нашел в подвале гаража несколько ящиков виски J&B и пригласил меня и братьев на дегустацию. Тут мы начали выпендриваться друг перед другом. Я до сих пор помню кислый привкус латунной пробки и жгучую горечь виски. Младший из братьев, пятилетний Майк, так хотел произвести на всех впечатление, что вырвал бутылку у брата и допил из горлышка, как «фанту». Вечером его увезли на «скорой». Врачи говорили, что, если бы он заснул, проснуться ему бы уже не привелось. Я помню только головокружение, тошноту и сонливость и ни за что не повторил бы эксперимент, если бы не желание делать все то, что делают взрослые. Поэтому я продолжал свои опыты, успев поблевать текилой, водкой, бурбоном, пивом, вином, шампанским и джином до того, как мне исполнилось 12 лет. Но потом мама вышла замуж за алкоголика, и в последующие несколько лет я вынужден был защищать ее и себя от его кулаков. Так разбились мои надежды превратиться в алкоголика.

Если есть на земле более плебейский наркотик, чем алкоголь, то это, конечно, каннабис. Марихуана – мечта коммуниста: молчаливых болванов она превращает в велеречивых ораторов, уверенных, что каждая их маленькая тусклая мысль полна искрометной игривости и парадоксальной глубины, а умных людей делает молчаливыми параноидальными болванами. Даже Хантер Томпсон признавался, что единственный наркотик, под которым он не может писать, это марихуана.

Наиболее цивилизованный в моей жизни кайф я испытал около десяти лет назад в крохотной лаосской деревушке. Рядом с древним буддийским храмом я обнаружил курильню опиума. Пока мои обдолбанные гашишем спутники благоговейно фотографировали храм, я проскользнул в курильню, где обнаружил супружескую пару: 74‑летнего лаосца и его 69-летнюю супругу. Я заплатил около 2 долларов. Они разложили бамбуковую циновку, я прилег, облокотившись на подушку, а старик тем временем придерживал мундштук трубки у моего рта. Я провел там около 45 минут и вышел наружу счастливейшим человеком на земле. Все доставляло мне радость – жара, москиты, а затем и рвота, которую и рвотой-то нельзя было назвать, это было так же просто, как пописать через рот. Два дня спустя я прибыл в столицу Лаоса, город Вьентьян. Я не нашел там опиума. Все обитатели Вьентьяна, а особенно молодежь, отдавали предпочтение алкоголю. Измена опиуму обернулась варварством. Лаосцы превратились в громогласных неуклюжих придурков, то и дело дерущихся друг с другом и грубо лапающих девушек. Насколько я знаю, сейчас уже в самых дальних лаосских провинциях курильни опиума уступили место барам и пивным. Над землей вновь сгустился мрак средневековья.

С точки зрения генетики моя ненависть к алкоголю необъяснима. Отец учил меня пить «Столичную», когда мне было пятнадцать, а мама провожает каждый калифорнийский день двумя стаканами «смирновки» со льдом. Впрочем, она всегда сопровождает водку двумя таблетками викодина – новейшего фармакологического эквивалента лаосского опиума. Видимо, хороший аристократический вкус, как и плебейский алкоголизм, передается по наследству.

Мужской журнал GQ © 2008, Condé Nast © 2008

---

Действия: