Клуб Любителей Секса (КЛС): Битва разумов-2013. Этап III

Начало обсуждения здесь >>>

- Да, ладно, Николаич! Ща последнюю ходку, и – шабаш! Ты купил? Ну, класс! Без меня там всё не выпейте!! А чё – Серёга??? Чё– Серёга!!?? Серёга никогда не опаздывает!– здоровый парень, сверкнув полнозубой улыбкой, лихо крутнул баранку левой рукой, въезжая в арку старого «колодца» угрюмых, серых, старых домов. Спрятав телефон, выбросил в окно окурок, и плавно тормознув у мусорных баков, возле которых лежал здоровый, видавший всякое , но с виду целый и крепкий диван, выпрыгнул из машины, на ходу натягивая толстые перчатки.

Ой, шалём!
Что? Да, ладно тебе – большая табуретка. Ох, ох, ох... Обеденный стол! Объеденный стол, я бы сказал... И что ты всегда ворчишь? Ах, ты был сделан на комбинате Мосбельторга. Понимаю... Тем не менее, хоть я был сделан тоже, не еврейскими руками, но добротными немецкими, внесли нас сюда одновременно. Да, я помню это время. Я скажу больше – я помню таки этот самый день! А ты помнишь? Как веселились, и были счастливы Роза и Миша? Конечно, разве же ты можешь это помнить... По-поводу новоселья был такой банкет... На тебе столько всего стояло. Даже я, обонял всей свой обивкой, как пахнет риба-фиш и кнедлики... Нет, тебе было ближе, это – понятно. Но, когда дядя Фима пролил первую за вечер румку, за которой, были таки многожды, воспоследовали, другие пролитые... Ты – нажрался! Не надо мине твоих мансов... А прекрасно видел, как тётя Хая толкала под руку дядю Фиму, всякий раз, когда он, бедный, пытался поднести ко рту эту несчастную румку... И всякий раз, опрокинув её на тебя, он в отместку наливал стакан и выпивал, злобно зыркая на негодующую супругу... А ты впитывал, впитывал...
Ой, это был такой празник... Новоселье!! И гости разошлись под утро... И ты, хоть у тебя от беспробудного пьянства в тот вечер, вспучивалась фонировка и скрипели вконец разболтанные шурупы, стойко держал на себе всю эту гору грязной посуды и недоеденных салатов... И то, как на мне Миша жадно любил Розочку в ту ночь – тебе осталось невдомёк. О, я бы мог рассказать про эту ночь! Но зачем? Тебе трудно понять... Что? Они и на тебе друг друга любили? Да, это было один раз... Молодость, молодость... Она толкает людей, порой, делать безумства... Почему "безумства"? Потому, что ему было неудобно! Он у нас был невысокий, а ты, со своими вычурными и несгибаемыми конечностями, не мог им в этом помочь. Слава Богу, что в доме есть я! И, хоть мне это было порой тяжело, но я изо всех сил старался не потревожить молодых ни скрипом обивки, ни стоном пружин... Они молодые, разве же я это не понимал?
И на следующий день, после празника новоселья, когда Миша прибежал домой к вечеру весь бледный, а Роза рыдая, собирала на тебе ему еду в мешок... Я понимал, что мне придётся тяжко... Не знаю почему, но всеми своими заклёпками чувствовал, что это будет ещё та ночка... И я таки был прав! Я опять старался помочь молодым.. Не скрипел, не впивался в их тела пружинами, прогибался, как только мог... И я не понимал, почему время от времени, они переставали любить друг друга, и Роза громко, навзрыд плакала... А Миша безуспешно пытался её успокоить и утешить, снова и снова заставляя меня удерживать два неистово дёргающихся тела. И встали они, и суетливо бегали по комнате только, когда уже рассвело, и по улице, под новую, тревожную музыку из дурацких, хриплых рупров, слышались тяжёлые шаги мужчин, и лёгкая поступь женщин... Почему тогда женщины шли молча?
Да, тогда, следующим утром Миша ушёл... Надолго... Мне было легко и просто – Роза на мне была ночами одна. Порой, она вновь начинала плакать, а я не понимал, что я делаю не так, что бы не тревожить её сон.
Да, я помню тот день... Сначала был крик... Я даже не понял, что это кричала Роза. Когда она вошла, и села за тебя, даже отсюда я видел, как тяжело тебе было держать этот листок из школьной тетрадки, сохранивший треугольные очертания... А она молчала, усперев в тебя локти, и хотя мы оба не понимали, что случилось, но изо всех сил старались сдержать любые звуки, которые бы её могли потревожить...
Да, уже прошло немного времени... Да, Роза стала полнеть... Я не мог понять – почему? Ты, раньше всегда заставленный всевозможными яствами, забыл об этом весе, легко удерживая какие-то невнятные кусочки хлеба, и жестяную кружку с чаем. А я же, не знаю уж, каким чутьём, понимал, что Розе надо спать уютней и удобней... И делал для этого всё, что было в моих диванных силах.
Ах, каким сюрпризом было появление Розы... Ты помнишь? С непонятным, мяукающим, ворочающимся и неожиданно вопящим свёртком... Она положила его на меня, и назвала Мишей... И хоть я и был удивлён тем, что наш Миша так видоизменился, но был счастлив и горд, что его положили сперва на меня, а не на тебя! И мне сразу стало тепло! Что? Да, и мокро! Я не вижу ни малейшего повода смеяться! Тебе, старая водочная подпорка, не понять, как мне был приятно, когда Роза ругала Мишу, но без злости, нежно... Очень нежно, промакивая и вытирая меня...
Он уже бегал... Я помню этот день... Да, я помню, как Роза Мишу отправила спать, нервно ломая пальцы, и помню толстую вонючую жопу, обтянутую казёнными галифе, продавившую меня – от обивки до каркаса. Помню её неестесственный смех, помню гитару, брошенную на меня этим поцем... И ты... О, ты, единственный раз, поведший себя, как действительный член нашей семьи, и подломивший свою ножку, именно в тот момент, когда Роза обессиленно опрокидывалась на тебя, дав сползти по её ножкам дешевым сатиновым трусикам, и уже бессильно расставляя ноги, под наглым, неистовым напором обладателя галифе... Ах, как же он матерился, приложившись всем, чем можно об пол, а сытой рожей о тебя... Как Роза, левой рукой комкая расстёгнутый ворот бумазейки, а правой, судорожно запихивая между плотно зажатых ножек юбку, извиняясь, убежала к плачущему, разбуженному Мише...
Вот ты спрашиавешь – почему я говорю с еверйским акцентом? А как же? Мы же в еврейской семье! А в любой семье, не только животные, но и предменты домашнего обихода, обязаны походить на своих хозяев! Кто мне сказал эту чушь? Соседская этажерка! Она себя Натэллой называла, и мнила наследницей памяти предидущей хозяйки – царицы Тамары! Поэтому разговаривала с грузинским акцентом. И пусть Роза большую часть времени проводила молча, сидя на мне и осторожно и нежно поглаживая мою, стирающуюся с годами, но крепкую, и помнющую тепло их тел, обивку... Я был счастлив! Хотя, немного завидывал тебе, ибо Мишенька, терпеть не мог чинно сидеть на мне, и под неустанным, строгим Розиным взглядом читать книжку. А за тобой он проводил больше времени. Пусть вынужденно, елозя локтами и обильно орошая твою, некогда полированную поверхность, чернилами.
Да, настал снова мой день. Роза была тогда на вечерней смене. И Миша привёл Оленьку. Не пыжся! То, что они попили за тобой чай, неуклюже и стеснительно тыкаясь в кружки носом – ерунда. Когда они были на мне... Я не мог подсказать ему, как и что... Я не мог унять её дрожь и трепет... Но я впитал в себя эту безумную смесь молодости и любви – немного её крови и его семени.... Да, Оленька потом испуганно пыталась замыть это пятнышко. Но я, мастерски спрятав, предъявил следы Мишенькиного возмужания Розе. Чтож, понимающий, ласково укоризненный взгляд, которым она наградила Мишеньку... Как я мог ещё донести до Розы, что года бегут, и Миша уже не маленький непоседа.... И Оленьку, Роза, с того момента, в нашем доме, взялась опекать и оберегать не меньше, если не больше, чем Мишу...
Снова застолье! То был таки твой звёздный час. Именно за тобой сидели молодые! А гости были за принесёнными от друзей и соседей, деревянными и пластиковыми собратьями... И снова я был счастлив, стараясь дарить тепло и удобство двум молодым телам. Тогда, я не на шутку был напуган... Всё-таки надо учитывать мой возраст... Но, время от времени, в перерывах Мишиных и Оленькиных ласк, я украдкой бросал гордый взгляд на тебя, как обычно, мрачно и завистливо, изнемогающего под тяжестью немытой посуды и остатков еды, с воткнутыми, вонючими "бычками"...
Ах, когда принесли Сашеньку... Мне и подуматься не могло, что мои пружины могут нагреваться! Да, не надо было тебе тогда хихикать, когда я с тобой поделился своими чувствами. Мне так было тепло... И по традиции – мокро! Но, ой вэй, пусть так тепло и мокро будет всегда на душах людей, когда на их тело кладут крошечную девочку, в которой я всеми своими пружинками и заклёпками чувствовал незримое, еле ощутимое присутствие Розы и Миши... Ещё того Миши...
Да, Оленька росла... Ей надо было место... Чванливый, высокомерный железно-пластиковый манежик не хотел общаться ни со мной, ни с тобой. Он считал себя выша нас по рангу и положению... Чтож, у него были таки на то основания. Сашенька, вокруг которой вращалась вся Вселенная, под чутким и мудрым руководством бабушки Розы, больше времени проводила в решётках этого чудовища, нежели за тобой. Сидение за тобой, у Сашеньки ассоциировалось с впихиванием в неё ненавистной манной каши! Она тихо тебя ненавидила! А что – я? Я был для неё переодевалочным пунктом, на который мама Оля или баба Роза её усаживали, чтоб переодеть очередные порванные колготки или платье...
Зато ночами... Но, сперва вечерами... Роза лежала на мне, сняв очки, и устало откинув раскрытую книжку... И гладила, и нежно поглаживала спинку, или просто, кусочек обивки... В уголках глаз у неё поблёскивали слезинки, и я понимал, что она просто – счастлива. И, через меня, пытается передать кусочек, маленький отголосок своего счастья Мише... Тому, далёкому, своему Мише, с которым так, как я, их ничто больше не связывало...
Что я мог???!!! Ну, что я мог ещё сделать???!!! Днём, когда Роза прилегла отдохнуть, и я почувствовал, как становится тише её дыхние... Как вдруг, чуть легче, на граммы, стало такое мне родное, знакомое тело... Я кричал тебе: - "Сделай хоть что-нибудь!!!!!!!!!"... Что ещё ты мог, мой старый товарищ, незаметный, незаменимый, обыденный член нашей семьи, кроме, как подогнуть свою старую, расшатнную, испытанную ножку, и с грохотом обрушить на пол швейную машинку, на которой Роза взялась подшить своё старое платьице, чтобы Сашенька могла соорудить из него костюм ведьмы, для какого-то школьного вечера... Сашенька прибежала на шум первая, и рыдая, кинулась тормошить Розу... Плачущая Оленька несвязно кричала в телефон, пытаясь объяснить врачам адрес...
Мы не должны с тобой винить Мишу. Мы жили не в большой квартире. И, когда надо было поставить гроб с Розой, им было нужно место... Да, на составленных стульях это было сделать ниже и удобней. И когда тебя, безжалосто выломав с корнем шурупы, разобрав на несколько, неожиданно ставших жалкими и никчемными, деревяшек, понесли на двор, на свалку... Я единственное, что смог, послать тебе последний благодарственный привет... Неожиданно, для недоумённо обернувшихся людей, жалобно и пронзительно скрипнув своими, уже, увы, начавшими ржаветь пружинами...Прости и прощай, друг...
После похорон, они затеяли ремонт... Я не осуждаю людей. Новые времена, новые обои, новая мебель... Сашенька первая сказала, что ей бы хотелось иметь модный немецкий "уголок". "Я тоже немецкий!" - хотелось крикнуть мне... Но я понимал, что вряд ли буду услышан... И, тем более, понят... Меня вынесли во двор. Через пару дней загрузили в большую, железную, дурно пахнущую машину и повезли... Я понимал, что не являюсь "антиквариатом", как иногда шутили Сашенькины друзья, устало плюхаясь на меня в перерывах между разудалыми танцами... И преопределял свою судьбу, как тихое догнивание и ржавение в какой нибудь лавке старьёвщика...

- Давай, давай! Чё возюкаетесь!? Кантуй и бросай его нах...
Серёга достал канистру, обильно полил небольшую кучу мебели, состоящую из разломанных стульев и шкафов, особое внимание уделив только что привезённому, здоровому дивану, закурил, и сладостно и глубоко сделав затяжку, кинул спичку на кучу хлама. Занялось быстро и весело.
- Ну, ладно, я на сегодня всё! – он повернулся к плотному, небритому мужику. – Всё я говорю, на сегодня! Ты, со своей свалкой, гляди, завтра у меня куча работы, чтоб в норме был... Чего?
- Ничего. Я ничего не сказал...
- Аааа... А то послышалось...
- Это пружины в дивание...
- Ну, и ладно, а то чёрти-чё слышится... Пока! – и Серёга бодрым шагом пошёл к машине.

--------------------

Лучше х@й в кулаке,чем журавлем по е@алу...

Записки старого дивана.

Предисловие.

Мой одноклассник Володя Фрейдлин, врач - психиатр по образованию, волею судеб проживал в пригороде Челябинска. Мы были с ним дружны в детстве, поэтому оказавшись в командировке в этом городе, я позвонил ему и вечером с большим удовольствием приехал в гости. Володя всегда был увлекающимся человеком, а в последнее время он буквально стал одержим антиквариатом. Свой дом он превратил в некое подобие музея и я с интересом рассматривал старинные предметы интерьера.

- Ты только посмотри на мое последнее приобретение. Чудо, не правда ли? - указал мой друг на старинный кожаный диван с высокой спинкой - Настоящее красное дерево, великолепная резьба, кожа в отличном состоянии. Пруссия 1935 год. Этот диван, помня всех своих хозяев, живет своей жизнью вне войн, переворотов и смертей своих владельцев. И именно это неизвестное прошлое старинной мебели так мастерски пленит наше сознание. Ну что, для начала в баньку?

От души попарившись, мы душевно отмечали нашу встречу, вспоминая счастливые годы советского детства.
Затем он постелил мне на этом самом старом диване и я моментально уснул…
________________________________________________________________________________

«Как корабль назовешь, так он и поплывет» - любил говорить Владлен Банько своему сыну, поправляя бляху с якорем на потертом ремне, который он с гордостью носил в память о службе на флоте. Говорить-то он говорил, но вот о чем он думал, когда называл своего сына Евлампием, пусть даже в честь деда? Он наивно полагал, что его не будут дразнить сначала «лампой», а потом так вообще «ебанько»? Вдобавок ко всему родился и жил Евлампий в селе Баклань, жителей которого вполне естественно называли бакланами. И получалось, что с таким сочетанием, баклан Е. Банько был просто обречен на постоянные насмешки со стороны окружающих и тотальное невезение по жизни.

Своего деда Евлампий не помнил, он умер как раз накануне его рождения. Однако память о нем хранили старые фотографии, развешанные на стене у зеркала, фронтовые награды и старый кожаный диван с высокой спинкой, который дед неведомым образом умудрился привезти после войны в качестве трофея. Евлампий очень любил этот диван не только потому, что на нем было удобно спать и от него приятно пахло кожей, но и за то, что, отвернувшись лицом к спинке, можно было тихонько поплакать от детских обид или о чем-нибудь помечтать.

При призыве в армию, его отобрали в особую группу. Он был очень горд и уже мысленно представлял, как он вернется после службы в родное село матерым воином с боевым орденом на груди и никто из бакланов не посмеет больше его обзывать. Но, это оказался ни десант, ни морская пехота или погранвойска, а самый обычный стройбат, который назывался «отдельный батальон спецстроя». И хотя строили и ремонтировали они военные объекты по всей Челябинской области, даже присягу Евлампий принимал с саперной лопаткой наперевес вместо автомата.

Он в тайне надеялся, что мудрые командиры в армии не позволят над ним надсмехаться, но при каждой вечерней поверке старшина роты, выкрикивая всех по фамилии зычным голосом, его окликал непременно с инициалом: «Е. Банько?». А он вынужден был со вздохом откликаться по уставу: «Я!» под привычный смех сослуживцев, преимущественно с Кавказа.

Единственное в чем повезло Евлампию, как он сам считал, - это его назначение помощником промышленного альпиниста к вечно похмельному сержанту сверхсрочнику Котову, который и называл его совсем необидно: «лампада». Помимо доставки Котову алкоголя (утром – пиво, в обед – водка), Евлампий с большим усердием изучал премудрости снаряжения альпиниста, особенности крепления и способы завязывания узлов.

Близких друзей в армии у Банько не было, да и работал он отдельно от своих сослуживцев при Котове. Поэтому Евлампий любил проводить личное время один в комнате досуга, где хранились пыльные подшивки периодических изданий и гипсовый бюст Ленина, повернутый лицом в угол. Однажды Банько наткнулся там на несколько старых номеров журнала «Корея» о жизни в КНДР. Его настолько поразили фотографии счастливых и одухотворенных жителей этой маленькой страны, что он по несколько раз перечитывал буквально каждую статью, скрупулезно рассматривая иллюстрации. Он был уверен, что в Северной Корее все с большим уважением относятся друг к другу, строя сообща замечательное светлое будущее, и если бы Евлампий жил там, то никто бы над ним не надсмехался.

К концу службы ефрейтор Банько мог самостоятельно работать промышленным альпинистом. Особенно Евлампию нравилось, вопреки всем правилам, сильно отталкиваясь двумя ногами от стены, буквально за три прыжка по большой амплитуде спуститься с крыши строительного объекта. Однажды, представив себе, что он спит на своем любимом диване, ему приснился сон, как после такого трюка к нему подходит сам товарищ Ким Чен Ир с доброй улыбкой. Наигранно чуть пригрозив пальцем, он крепко жмет его руку и говорит: «Зачем Вы рискуете своей жизнью, товарищ Банько? Такие смелые люди очень нужны нашей стране. Вы достойны, чтобы носить имя Ким». Проснулся Евлампий чуть ли не со слезами на глазах, сожалея, что это не произошло наяву. «Как гордо и торжественно звучит: Ким Банько! Обязательно назову так своего сына» - решил для себя он.

На дембель Евлампия Котов, выпив стакан водки, обнял его и с напутственными словами: «Чтоб тебе, Лампада, всю жизнь всё было до лампады» вручил на память старенькое снаряжение альпиниста, «авось и сгодится».

Из лаконичных писем отца Евлампий знал, что «колхоз разогнали, бакланам работать негде, все пьют еще хлеще». И Банько решил попытать свое счастье в Челябинске. Однако устроиться промышленным альпинистом ему не удалось. Котов так и не удосужился за все время службы Евлампия оформить хоть какой-нибудь документ, подтверждающий квалификацию. Зато его охотно приняли учеником на стекольный завод и предоставили место в общежитии.

Комендант, судя по выправке, военный-отставник, радостно поприветствовал дембеля в солдатской форме по уставу и выдал ключи от комнаты, где проживал спасатель Федька Волконский. Какое же было удивление Евлампия, когда, открыв дверь, он увидел маленькую девочку лет 3-х в окружении разбросанных игрушек и развешанных пеленок. Не успел он перепроверить номер на двери, как появился небритый мужик в застиранных трикошках и майке-тельняшке с устойчивым запахом перегара, чеснока и дерьма.

- Здоров, ты наш новый сосед? Меня спасателем Федькой зовут. Это – дочка наша с Клавкой, вот и она, - показал он на появившуюся в выцветшем халате жилистую женщину, про которых на Руси говорят: «и коня, и в избу».
- Клава – сказала она и протянула ему ладонь с остатками давнего маникюра на коротких, неровных ногтях.
- Евлампий, - ответил Банько, с неким облегчением отметив, что соседи не намерены надсмехаться над его именем.
- Значит, так, - начал распоряжаться Федор, - Клавка, бери малУю и накрывай стол у нас в комнате. А я пока расскажу солдатику, что здесь и как.

«Что здесь и как» оказалось немного неожиданным для Евлампия. Суть в том, что Клаве, как семейной работнице стекольного завода с ребенком, выделили три койко-места. Два в одной комнате и одно в соседней. А так как «дело молодое», то родители предпочли ночевать вместе, а Банько предстояло жить с их трехлетней девочкой. Лишь слегка вздохнув, уже привыкнув к неожиданным неприятностям, Евлампий был вынужден согласиться.

Постепенно жизнь вошла в свое русло. При первой оказии он съездил навестить отца, а заодно забрал свой любимый кожаный диван, хоть перевозка и оказалось неожиданно дорогой. Банько быстро осваивал профессию и уже через полгода из разряда учеников он стал полноценным разводчиком холяв второго разряда. Он нисколько не удивился такому нелепому названию своей специальности, разумно посчитав, что иначе быть и не могло. Обязанности ночной няньки Евлампия не особо напрягали. Он даже привязался к девочке, вставал к ней, чтобы поправить одеяло или ссадить на горшок. Раз в месяц, в критические дни Клавы, Федор на три дня переселялся к нему, прихватив с собой бутыль самогона и устойчивый запах чеснока и дерьма. Его жена накрывала им стол, они неспешно вечеряли за душевными мужскими разговорами, сидя на старом кожаном диване.

Вот в один из таких ужинов, Евлампий жаловался Федору про свою непутевую жизнь с постоянными насмешками от окружающих. Особенно его расстроила накануне произошедшая история, которая и послужила поводом всей его исповеди:
- Третьего дня, Колька рыжий экспедитор подваливает ко мне в обед и грит: айда вечером к Маринке кладовщице, ейное день рождения отмечать. Хотел с Валеркой с бутылочного цеха, но тот запил, паразит. Обещал, что там будет подруга красивая, ну я и согласился. Пришли после работы, стол уже накрыт. Подруга ручку мне тянет: «Маргарита». Ну и я достойно так: «Евлампий». Смотрю, прыснула от смеха. Вот тут бы мне и уйти, но Кольке обещал, да и сиськи у ней уж больно наливные. Сидим, выпиваем, танцы затеяли. Все чин чинарем. Колька с Маринкой в другую комнату уже собрался, значит. Ага. И тут этот стервец и грит: «А знаете девки, что перед вами стоит Евлампий по фамилии Банько, все вместе, как «ебанько», разводчик холяв второго разряда, баклан родом из села Баклань?» Ну, эти дуры заржали, а мне неловко стало. Не ожидал такой подлянки, кто его за язык тянул? Но, все же остались мы, значит, наедине с этой Риткой сисястой. И сложилось вроде неплохо, завалил её. Трахаю. И вдруг эта паскуда как начала прямо подо мной трястись от смеха, ну и не кончил я ни хера. И так обидно мне стало, не поверишь. Хотя, чего я тебе говорю? Федор Волконский - спасатель. Гордо звучит, как про буревестника, повезло тебе, не поймешь ты меня…
Выпив еще по трешечке (1/3 стакана), Федор, наклонившись поближе к Евлампию так, что у того глаза начали слезиться от резкого запаха чеснока, перегара и дерьма, начал свой рассказ:
-Да, бабы, они такие. Причем все разом и всегда. Как там в песне? Любите, девочки, простых десантников, отважных летчиков и моряков? Вот и я стал спасателем. А знаешь, кто я на самом деле, Евлампий? Водитель – ассенизатор аварийной службы. Сутки через трое. А зовут меня Ферапонт. Да, да, самый обычный говновоз с таким странным монашеским именем, а вот фамилия благородных кровей – Волконский. Я ж, сначала как ты, всем так и говорил как на духу, а потом смотрю, бабы от меня шарахаются. Че делать? Не знаю… Корешок мой армейский, научил меня Федором представляться, ну и какую профессию героическую выдумывать. Вот познакомился я с одной, аккурат до Клавки. Таней звали. Говорю, что, мол, Федор я. То да сё, как-то и спрашивает меня: а кем работаешь, Феденька? Ну а я ей и отвечаю, что работа у меня очень секретная и ответственная. Побожилась, что никому не скажет. Тогда я и заявил ей, что служу в специальном взводе расстрела при нашей тюрьме. Работа, говорю, нервная, не всяк выдержит: сутки стреляем, трое дома. Очень она меня зауважала. Каждый день еду готовила, поллитровочка запотелая, все дела. Но, интерес вдруг одолел её как-то, чего это типа от меня дерьмом разит после смены? А я ей в ответ: преступники обсираются шибко перед расстрелом. Поверила, говорит: «Я бы тоже обосралась, наверняка». Ага. Вот так и жил с ней почти полгода, в героях ходил. А на ильин день, как сейчас помню, сказал ей, что на работу сверхурочную вызывают. Завезли, говорю, слишком много приговоренных, не успеваем расстреливать их. А сам поехал в Ивантеевку подхалтурить - говно отсосать из сортиров. А там опаньки, Танечка моя сидит. У крестной своей, чаи в саду гоняют. Ну и расстались мы, даже подрались маленько. Вот так, а ты говоришь. А потом стал представляться Федором - спасателем, потому как, если вдуматься, то я сутки через трое спасаю мир от самого натурального дерьма. Давай и ты, Евлампий, к примеру, Евгением станешь. Очень благородное имя. И звучит по-другому: Евгений Банько. А?
- Да какой там, - отчаянно махнул рукой Евлампий, - всё одно сокращенно получается «ебанько»! Может мне Кимом представляться?
- Да, дела, - задумался Федор, крякнув, выпили еще по трешечке, и продолжил, - какой Ким? Ты же не пёс какой, чтоб так тебя кликать. Тогда, давай лучше тебя буду звать по отчеству: Владленович! А? Красиво звучит, по-дворянски, почти как фамилия моя.

Евлампию идея очень понравилась. Он даже не стал рушить иллюзию Федора о происхождении имени Владлен. Для него это был реальный свет в конце темного тоннеля бесконечных насмешек и оскорблений. Выпили на брудершафт за это, расцеловались от души, а Банько спел немного переделанную сержантом Котовым пеню:
Стройбат- батяня, батяня- стройбат,
Застроим Россию, Москву и Арбат,
Молчать батареи, отбой батальон,
Стройбат, Ё, командует он…

А затем Федор предложил Евлампию познакомиться со своей двоюродной сестрой Фроськой, которая работала на ювелирной фабрике, но самое главное – жила одна в шикарной однокомнатной квартире с балконом, хоть и на последнем этаже пятиэтажки без лифта. Волконский не сказал, что идея свести их принадлежала Клавке, чтобы Банько поскорее освободил свое койко-место в их «детской» комнате общежития.

Так оно и случилось. Владленович (как теперь представлялся Евлампий) и Фрося быстро сошлись. Федор даже предложил Банько свою помощь перевезти его диван, но он отказался, резонно полагая, что не очень здорово использовать для этого говновоз. Фрося не торопила Банько идти в ЗАГС, т.к. была разведенкой, а он со своей стороны все еще не мог ей открыть свое имя – Евлампий. Так и проживали они счастливо в малогабаритной однушке, зато со своей кухней, совместным санузлом, собственным балконом и большим кожаным диваном, который занял почти всё свободное место в комнате.

Владленович прекрасно понимал: рано или поздно надо будет раскрыться перед Фросей, что он - Евлампий Банько - разводчик холяв теперь уже 4-го разряда, баклан родом из села Баклань. Но как это сделать, чтобы она не обзывалась и не стала во время секса трястись от смеха под ним? Этот вопрос был очень мучительным. По совету Федора надо стать героем, который спасает мир. Но кем? Расстрельный взвод его не устраивал, да и оружия он никогда в руках не держал.

Банько не перестал грезить Северной Кореей. Но информации об этой маленькой стране было не так много. Он узнал, что у руля там теперь Ким Чен Ын и даже несколько раз разочарованно рассматривал его портрет: выглядел он совсем не героически. Зато с гордостью переживал по поводу ядерной программы и космических запусков, откровенно радуясь успехам КНДР назло мировому капиталу. Как-то, лежа на своем любимом диване, он увлеченно смотрел передачу про северокорейские достижения. Какой-то эксперт в очках объяснял все эти успехи активной деятельностью их шпионов. И тут Владленовича осенило. А что если сказать Фросе, что он – Евлампий Банько – тайный агент разведки КНДР под псевдонимом Ким? Эта идея настолько поглотила его, что буквально через три дня в воскресенье после обеда, слегка прикорнув на своем старом диване, он увидел во сне план реализации своей задумки.

Близилось 9 мая. Фрося, как обычно, накроет праздничный стол. Евлампий наденет заранее купленный военный камуфляж и берцы. На логичный вопрос Фроси, он снисходительно, слегка устало, ответит: «Позже объясню». А потом, как в его любимом фильме «Подвиг разведчика», Фрося поднимет тост: «За победу!», он загадочно добавит: «За НАШУ победу!» Они выпьют. И тут Евлампий ей скажет, что он – настоящий боец невидимого фронта, секретный разведчик КНДР под псевдонимом «Ким». И теперь она может так его называть, но только наедине. Фрося будет удивленно на него смотреть, а он немного снисходительно добавит: «Извини, у меня сегодня важное задание, как обычно надо срочно помочь спасти мир…» Выйдет на балкон, пристегнет альпинистское снаряжение и ловко в два-три прыжка спуститься на землю. Потом он вернется часа через два, уставший и немного испачканный. Его встретит Фрося со слезами на глазах, восхищаясь его тайным героизмом. Вот такой план родился в голове у Евлампия. Он даже чуть-чуть прослезился от нахлынувшей волны сентиментальности, представив себе эту трогательную картину.

Банько без труда купил камуфляж и берцы на рынке, а маску спецназовца получил в подарок. Для тренировок он выбрал пятиэтажный административный корпус, высотой с их хрущевку, на территории завода. Вечером после смены 7-го мая, надев новую форму, Евлампий забрался на крышу, достал альпинистское снаряжение и закрепил веревку для скоростного спуска. В это самое время, на третьем этаже, заместитель директора завода по экономическим вопросам Рублев пригласив к себе Валечку из бухгалтерии, вовсю отмечал с сексуальным продолжением удачно проведенную операцию по выводу значительной суммы денег из оборота предприятия с последующей обналичкой в американской валюте.

Ефлампий, оценив высоту, решил рискнуть и спуститься в два прыжка: с крыши до третьего этажа, а затем до земли. Проверив еще раз снаряжение, он сильно оттолкнулся двумя ногами от стены спиной вперед, ослабил карабины и полетел вниз по большой амплитуде, выверяя расстояние для повторного толчка сразу под окном третьего этажа…

Играла тихая, лирическая музыка из фильма «Эммануэль», на столе стояла початая наполовину красивая бутылка бренди «Наполеон» и лежал покусанный шоколад «Вдохновение». Обнаженная Валечка, стоя на коленях, старательно делала чувственный минет Рублеву, который нежно перебирая её волосы, блаженствовал и любовался занимающимся весенним закатом…

И вдруг, неожиданно в окне появились берцы, а затем и вся фигура в камуфляже, которая стремительно приближалась рифлеными подошвами вперед в ужасно страшной маске на голове. Бац! Раздался оглушительный грохот ботинок о подоконник. Рублев от страха зажмурил глаза и со всей силой сжал уши Валечки так, что та от внезапной боли инстинктивно сомкнула челюсть. «А-аа» - раненым бизоном зарычал Рублев, растягивая руки с зажатыми ушами в разные стороны, словно гармонь.
А Евлампий, сильно оттолкнувшись от подоконника, полетел дальше вниз.

С трудом отцепив от себя бухгалтершу, зам директора с ужасом смотрел на синеющий член. И, отвесив ей пинок от отчаяния, почему-то писклявым голосом начал орать:
- Дура, ты понимаешь, что за нами пришли? Срочно уничтожаем компромат!
Банько тем временем, удачно приземлившись, решил повторить попытку.

Со стороны Валечка и Рублев напоминали классический сюжет «Венера и Адонис». Увлеченному охотой по уничтожению документов и денег Рублеву было наплевать на богатое обнаженное тело бухгалтерши с красными ушами. Он осознавал, что времени катастрофически не хватает.
- Давай помогай, чего расселась? – злобным фальцетом сипел он, - на, вот это жги у окна.
Исполнительная Валечка, схватив пачку баксов и платежки, приоткрыла окно и подожгла их. И в это время на фоне заката опять появилась зловещая фигура в камуфляже, которая стремительно летела прямо на неё подошвами вперед. Бац!! Ноги ударили в подоконник. Евлампий с удивлением увидел в окне голую взлохмаченную брюнетку с красными ушами и факелом в руке, но в тот же момент, сильно оттолкнувшись, полетел дальше вниз.
- Ой – произнесла Валечка и, падая в обморок, выронила горящие деньги из рук.
Матерясь высоким и сиплым голосом, Рублев с набухшим фиолетовым членом босыми ступнями на кривых ногах неуклюже топтал горящие баксы и платежки. Валечка быстро пришла в себя, сидела голая на полу посреди кабинета и, глупо улыбаясь, размазывала по лицу пепел от сгоревших бумаг.

Очень довольный результатами тренировки Евлампий сидел на крыше и любовался закатом. «Чего только не померещится?» - подумал Банько о голой брюнетке с горящим факелом. Затем он вспоминал с благодарностью своего наставника - Семена Котова, только сейчас с удивлением догадавшись, что сокращенно сержанта можно было тоже обидно обзывать «скотов». Но никто ни разу не посмел так над ним надсмехаться. Рассуждая об этом, Евлампий не заметил, как из административного корпуса вышли две странные фигуры: чумазая взлохмаченная брюнетка с красными ушами и мужчина с походкой пьяного кавалериста. Поддерживая друг друга, они медленно направились к проходной.

Наступило 9-е мая. С утра светило солнце. Среди соседей Евлампия и Фроси самым первым начинал отмечать этот праздник одинокий пенсионер Сергеич, который жил на первом этаже. Несмотря на русское отчество, он был тувинцем по национальности, считал себя дальним родственником Шойгу и потомственным шаманом. Время от времени он пугал соседей пьяным горловым пением под ритмичный, гулкий аккомпанемент бубна. Всю жизнь он проработал проводником вагона и гордо называл себя путейцем. В этот день по традиции он надевал черную форму с фуражкой и с утра участвовал в военном параде перед телевизором, сожалея, что в торжественном марше не участвуют железнодорожные войска. Затем Сергеич опрокидывал первую соточку без закуски и накрывал праздничный стол «фронтовика»: картошечка, сало, соленые огурцы, лук, яйца вкрутую, кирпич хлеба и водка. Позже, на горячее разогревалась тушенка, непременно прямо в открытой банке и заваривался чай. Сергеич очень любил этот праздник за интересные фильмы о войне. Он сопереживал героям, плакал, радовался и от всей души выпивал за победу.

На третьем этаже пергидрольная блондинка Зина из молочного отдела гастронома, проводив своего мужа Петра на двухдневную рыбалку, начала готовиться к тайному свиданию со своим любовником. Её муж был увлекающимся человеком с разнообразными хобби. Он находил себе занятие там, где можно было выпить: рыбалил круглый год, играл в домино во дворе, чинил чужие машины в гаражах, ходил в баню. И от недостатка мужского внимания Зинка завела себе любовника – одинокого учителя труда и руководителя кружка авиамоделистов по имени Аркадий. Несмотря на то, что у него были большие залысины на большой яйцевидной голове с перхотью и ходил он в потертом костюме с нечищеными ботинками, зато всегда был в галстуке и с портфелем. Зинка гордилась тем, что у неё любовник «интеллигент» и как бы невзначай во время доверительных бабских посиделок называла его педагогом.

Наконец-то и Фрося накрыла праздничный стол и позвала Евлампия.
- Ой, куда это ты собрался? – спросила она, увидев его в новом камуфляже и берцах.
- Потом скажу, - ответил он, радуясь тому, как ловко просчитал развитие событий, - Давай-ка выпьем лучше.
- Ну, с праздником, - протянула рюмку Фрося.
«Тьфу, баба дура, лишь бы выпить, не так говорить надо…» - раздраженно размышлял Евлампий.
- Погоди, - сказал он, отодвигая свою рюмку, - с каким праздником?
- Господи, с девятым мая!
- Каким-таким девятым мая? – чуть сдерживая себя, уточнял Евлампий.
- Ты не рехнулся часом? С днем победы! – обиженно отвечала Фрося.
- Значит за Победу?
- Ну, да, за Победу!
- За НАШУ Победу, - с облегченным выдохом произнес Евлампий, сделав ударение на слове «нашу», наконец-то чокнувшись рюмками.
- Конечно, за чью же еще? – уже настороженно спросила Фрося.
- Не перебивай меня и не задавай своих глупых вопросов. Я – тайный разведчик КНДР, а псевдоним мой - Ким. Мне надо на задание по спасению мира отлучиться срочно, вернусь через два часа. Буду усталый и немного грязный - выпалил Банько. «Про грязь и усталость – это я лишнее сказал» - подумал он.
- Господи, ну точно, малахольный сегодня какой-то. Ты чё удумал-то? Какое еще спасение мира? – встревожено спрашивала Фрося, глядя как Владленович, надев еще и маску, цепляет на себя какие-то веревки на балконе.

Зинка, приняв душистую ванну, ярко накрасилась и начесала пышную шевелюру. Облачившись в ужасно сексуальный наряд: обтягивающие розовые панталончики и кружевной польский пеньюар, очень довольная покрутилась перед зеркалом и села пить чай в ожидании Аркадия, являя собой живую копию картины Кустодиева «Чаепитие в Мытищах». Налив себе крутого кипятка, она осторожно поднесла чашку ко рту, как вдруг в окне появилась какая-то летящая на неё фигура ногами вперед. Бац!!! Раздался оглушительный удар в железный парапет на балконе. От неожиданности Зинка выронила чашку и ошпарила себе ляжки в области паха. «Ой-ёй» - взвизгнула она, пытаясь развязать дурацкий поясок на пеньюаре, чтобы поскорей стянуть с себя обжигающие кипятком панталончики.

Сергеич, не отрываясь, смотрел телевизор, где наши на бронепоезде отчаянно сражались, а фашисты подло сбросили десант, переодетый в форму советских солдат. Немцы прямо с воздуха атаковали наши позиции. Бабах!- загрохотали решетки на окнах. Сквозь пыльное стекло Сергеич увидел подошвы вражеских сапог и тень фашистского десантника. Схватив вилку, со словами: «Путейцы не сдаются!», он смело пошел на врага.

«Немного не рассчитал» - подумал Евлампий, освобождаясь от ремней снаряжения. Вдруг кто-то постучал его по плечу. Обернувшись, он увидел очень высокого рыжего полицейского милиционера:
- Старшина Степан Степанов, предъявите документы, – властно приказал он.
- Нет у меня с собой документов, - удрученно ответил Банько, только сейчас осознавая трагический смысл шпионского слова: «провал».
- Тогда попрошу со мной в отделение, - крепко сжимая руку выше локтя Евлампия, сказал участковый.
- Погоди, Степанов, какое отделение? - выскочила из подъезда Фроська, - Это ж мой Владленович. Отпусти нас, а?
А с третьего этажа Зинка, стоя на балконе, в одном лифчике кричала:
- Рестуй его, Степа, на всю катушку рестуй за порчу телесного имущества, хулигана такого.
- Так тебе и надо, сука фашистская - злорадно причитал Сергеич, высунувшись в форточку.
- Ну, вот Фрося, видишь, сколько шуму твой Владленович наделал. Айда все в отделение, протокол для порядка составлю. Штраф, само собой, заплатите, да и отпущу по случаю праздника, - миролюбиво предложил рыжий Степанов.
- Ага, только за деньгами метнусь. А большой штраф-то? – поинтересовалась Фроська.
- Ну, так это… двое пострадавших: Зинка и Сергеич, значит два тарифа, ежели во время следственного допроса не выявлю какие другие отягчающие обстоятельства, - объяснил участковый.

Уже на подходе к подъезду Зинаиды педагог Аркадий, заметив какой-то скандал с участием полиции, незамедлительно сиганул в кусты сирени, чтобы переждать непонятную суету и напрасно не светиться. Сам себе он объяснял этот поступок не патологической трусостью, а благородным долгом не скомпрометировать замужнюю любовницу. Он с нетерпением ожидал предстоящее свидание не накоротке как обычно, а на всю ночь. Накануне Аркадий даже сходил в баню и постриг ногти на ногах. По дороге он купил вкусную вишневую наливку и два сникерса, которые сейчас лежали в его портфеле. Наконец-то все разошлись. Осторожной кошачьей походкой Аркадий добрался до заветной квартиры и тихонько поскребся, как и было обусловлено. Дверь открыла зареванная Зина в домашнем халате:
- Ой, Аркаша, не получится у нас сегодня, вот смотри, - сказала она и, всхлипывая, распахнула полы.
О боже, Аркадий увидел на её белоснежных ляжках в области паха красные пятна и даже два ужасных волдыря. Вытаращив глаза, он испуганно попятился назад, пулей вылетел из подъезда и, не оглядываясь, побежал прочь. Очнулся Аркадий уже дома. «Вот шалава, все же подцепила болезнь срамную где-то. Она же и меня, наверняка, заразила» - размышлял он. Достав медицинскую энциклопедию, Аркадий стал судорожно ставить возможный диагноз. Под эти симптомы подходил целый букет венерических заболеваний, даже СПИД. От охватившего его ужаса он открыл бутылку наливки и, отпив несколько глотков из горлышка, зачем-то обильно полил себе член. Как наяву он представил себе картину своих скорых похорон. На кладбище для последнего прощания поставят его гроб на козлы перед разрытой могилой, и вдруг в голубом небе закружат все три летающие авиамодели, сделанные в его кружке. Тут же все зарыдают, осознав, какого замечательного человека они потеряли. «Надо будет только успеть обязательно модели самолетов подкрасить, чтоб похороны понаряднее смотрелись» - подумал Аркадий и, всхлипывая от жалости к себе, впал в забытье.

Во время составления протокола Банько заметно занервничал, как только старшина Степан Степанов спросил его полное ФИО, место рождения и должность. Но, Фрося нисколько не удивилась и даже не улыбнулась, услышав, что он – Евлампий Владленович Банько, разводчик холяв, родом из села Баклань. А затем и Фрося официально заявила, что её фамилия не Волконская, как полагал Евлампий, а Попикова, и работает она заготовщицей черни на ювелирной фабрике. И так сразу хорошо и легко стало на душе Евлампия, что как только они вернулись домой, он сразу же сделал Фросе предложение выйти за него замуж с одним условием - назвать сына Кимом. Она согласилась, несмотря на странную просьбу, разумно полагая, что со временем убедит Евлампия выбрать другое имя для ребенка.

После такого насыщенного дня, крепко обнявшись, они быстро уснули под гулкие звуки бубна и горловое пение Сергеича. И снился Банько замечательный сон, как они с Фросей ведут своего сына первый раз в школу. Ярко сияет солнце, маленький Ким в очень красивом костюмчике в клеточку, с ранцем за спиной и большим букетом гладиолусов подходит к доброй учительнице, в точности как из журнала «Корея». Взяв за руку, она ведет его в школу, а за ними идут все остальные первоклашки.
Посадив Кима на первую парту прямо напротив себя, добрая учительница вызывает его первым к доске.
- Как тебя зовут, мальчик?
- Ким Банько, - гордо отвечает сын, и все завидуют такому красивому имени.
-Молодец! А кто твои родители, Ким? – продолжает интересоваться корейская учительница.
- Папа – Евлампий Банько, разводчик холяв, мама – Ефросинья Банько, заготовщица черни.
- Вот видишь, мальчик, раз у тебя папа - ебанько и мама - ебанько, то и ты никакой не Ким, а самый натуральный ебанько, - злорадно улыбаясь, сказала учительница, внезапно оборотившись из доброй кореянки в Крупскую с выпученными глазами, - иди-ка ты, куда подольше от меня, за самую последнюю парту.
И под дружный смех одноклассников маленький Ким, опустив голову, побрел в самый дальний угол.
Проснувшись от этого кошмара, Евлампий весь в поту вскочил с кровати. Уже рассвело. Фрося, мирно посапывая, лежала вся бесстыдно распахнутая, не скрывая свою белесую наготу. «Как же я сразу не догадался. Фрося – это же Ефросинья, а значит тоже - ебанько. Может тогда мне её фамилию взять? Нет, Ким Попиков еще хуже звучит. Эх, не судьба. Прости, Фрося, не быть нам вместе, ради наших будущих детей» - рассуждал Банько со слезами на глазах, тихонько одеваясь на балконе.

Петр с третьего этажа внезапно вернувшись с рыбалки, хотел застукать жену с любовником, о котором ему накануне доложил Сергеич. Но, никого не найдя, он сидел и слушал печальный рассказ Зинки о том, как она ошпарилась кипятком из-за Фроськиного хахаля. Для убедительности она демонстрировала красные пятна и волдыри на своих толстых ляжках, наигранно всхлипывала, думая про себя: «Что бог не делает, все к лучшему. Как хорошо, что пришлось из-за ожогов отказать Аркадию в ночном рандеву, а то не сносить бы ни мне, ни ему сейчас головы».
Вдруг за окном мелькнула фигура, которая стремительно приближалась к их балкону подошвами вперед.
- Вот он, окаянный, опять летит – завизжала Зинка.
- Уаг, - от удивления громко икнул Петр. Бац! И фигура, оттолкнувшись ногами от железного парапета, полетела дальше вниз.
Выскочив на балкон, он увидел, как кто-то в камуфляже ударился ногами в решетку на окне Сергеича. «Ага, вот и любовник Зинкин пожаловал» - внезапно осенило Петьку.
- Ты задолбал летать перед моими окнами, - заорал басом он и, схватившись за веревки с чувством азарта заядлого рыбака, потянул добычу вверх.
– Ну что, сука, попался? Сейчас получишь по полной программе, - радостно кричал Петька, подняв этого летающего чудика уже выше второго этажа.
Евлампий пытался было ослабить карабины или отстегнуть ремни, но у него ничего не получалось. Лишь немного спустившись вниз, он опять завис. «Сейчас этот боров будет меня бить» - уже смирился Банько.
- Ты что же, Петька, делаешь? - вдруг раздался звонкий голос Фроси с балкона на пятом этаже. – А ну-ка, скотина такая, быстро отпусти моего жениха, ишь чего удумал, рыбак хренов.

На удивление, Петр тут же послушался Ефросинью и выпустил веревки из рук, а Евлампий в свободном полете неудачно грохнулся на куст крыжовника. Он лежал не в силах пошевелиться, а из зарешеченного окна на первом этаже Сергеич, высунув кукиш в форточку, злорадно сипел: «Хрен тебе, гнида фашистская, а не бронепоезд».

Вскоре появилась Фрося в халате и домашних тапочках, помогла Банько встать и тихонько пойти домой. Проходя по лестнице мимо третьего этажа, они наткнулись на Петьку:
- Ты, это. Не со зла я. Напугал ты меня, черт летающий. Думал: брешет моя Зинка. Ну, ничё, до свадьбы заживет…

До свадьбы и вправду всё зажило. Отмечали в тесном кругу. Приехал отец – Владлен Банько, пришли Федор с Клавой, да Петр с Зиной. Сначала все было очень душевно, а затем пьяный Петька, под смех гостей, начал в подробностях рассказывать, как он ловко поймал пролетающего мимо его балкона Владленовича, привирая, как это принято у рыбаков, и обидно сравнивая его со сказочным Карлосоном.
Евлампий с горечью заметил, как сдал его отец. Он как-то высох весь, хоть еще и хорохорился, называя себя старшиной второй статьи Банько. На свадьбу он подарил им самое дорогое, что у него было: Фросе золотую цепочку с крестиком своей покойной жены – матери Евлампия, а сыну отдал свой потертый ремень с якорем на бляхе. Попросил не затягивать с внуками и ночным поездом уехал в Баклань, чтобы не стеснять молодых.

Совсем скоро Фрося сообщила мужу радостную весть: в феврале у них родится сын. Евлампий очень обрадовался, сожалея лишь о том, что жена наотрез передумала назвать первенца Кимом. И тогда Евлампий решил продолжить свою тайную миссию по спасению мира и завербовать Фросю, которая непременно проникнется великими идеями Чучхе и осознает, насколько торжественно звучит: Ким Банько!

После долгих и мучительных раздумий, лежа на старом диване, план действий созрел. Евлампий попросил Фросю принести ему с работы немного черни для очень ВАЖНОГО дела. Не задавая лишних вопросов, без всяких задних мыслей на следующий день Фрося положила перед ним маленький пакетик с черным порошком, считая вопрос закрытым. Она и думать уже об этом забыла, если бы за новогодним столом Евлампий не продолжил осуществлять вербовку:
- Фрося, твое задание высоко оценили в Пхеньяне. И от имени самого товарища Ким Чен Ына я выражаю тебе благодарность за конкретный вклад в дело спасения мира, - торжественно произнес он.
- Какое задание, ты опять малахольничать удумал? – настороженно спросила его жена.
- Эту самую твою чернь будут наносить на ракеты в Северной Корее, чтобы их не смогла обнаружить ни одна система ПВО, – переходя на шепот, выдал Евлампий заранее подготовленный текст.
- Ой, батюшки мои, заканчивал бы ты чудачества свои про корейское спасение мира, скоро уж ребеночек у нас будет, надо диван этот громоздкий продавать, чтоб кроватку и столик пеленальный поставить, – пыталась вразумить мужа Фрося, поддерживая двумя руками большой живот, - вон и Петька Зинкин с третьего этажа все время стебается над тобой.
Но, жизнь научила Евлампия стойко переносить всякие насмешки в свой адрес, поэтому он неукоснительно следовал своему плану:
- Значит так, Фрося. Если к тебе подойдут и скажут: «В Багдаде выпал снег», то ты должна ответить: «Только над Пхеньяном вечно светит солнце». Это пароль такой и отзыв, поняла?
- Так в Багдаде тепло завсегда, это же в пустыне где-то, откуда там снег?
- Вот ты непонятливая. Это пароль такой и отзыв. Запомни: «только над Пхеньяном вечно светит солнце». Затем спросишь: какие будут указания, - шепотом говорил Евлампий, - И еще. Ты знай, что великий и мудрый товарищ Ким Чен Ын и тебя убедит, и Петьку накажет. Скоро сама увидишь.
Кто в дальнейшем явится к Фросе в виде разведчика-связника КНДР и как наказать Петьку, Евлампий пока не знал. «Путь для начала родит, а потом чего-нибудь придумаю, а диван и вправду надо продавать, хоть и ужасно жалко» - разумно решил он.

Сергеич проснулся, когда за окном только светало. День обещал быть морозным и солнечным. Прошлепав на кухню, он зажег плиту, поставил чайник и оторвал лист календаря. «Эх, хе, хе - вздыхая, размышлял он, - Еще только 15 февраля, три дня до пенсии, а денег уже нет. Так, мелочь одна. Как же вы, Путин с Медведевым, цену на водку подняли, а пенсию нет? И что теперь делать? Придется самогонный аппарат доставать, иначе не выжить. А сейчас у кого перехватить? Зинка, хоть и при деньгах, а не даст, шалава. Обиделась она, фифа такая, что оповестил Петьку - законного мужа про её любовные утехи. Тьфу, срамота сплошная. Остается Фроська с пятого этажа. Надо только не сразу просить, а поговорить за жизнь, может и песню красивую горловым голосом спеть, тогда сжалится и даст хоть на поллитровку, она - добрая».

Проводив мужа на работу, Фрося, после беспокойной ночи, усталая села на кухне и стала пить чай, глядя в окно. Вдруг в небе появилась какая-то вспышка, которая по странной траектории двигалась вдоль горизонта, оставляя за собой белый шлейф. Затем это яркое пятно резко ушло в сторону и куда-то вниз за горизонт. Через несколько секунд раздался взрыв, задрожали окна. Фрося включила телевизор, начинался экстренный выпуск новостей. Неопознанный летающий объект упал в озеро Чебаркуль, есть разрушения и пострадавшие. Списки уточняются. Затем стали показывать первые найденные кусочки этого объекта, который уже называли метеоритом. Осколки были удивительно черного цвета, как будто специально покрытые чернью. Раздался звонок в дверь. Прибежала Зинка:
- Ты представляешь, чего творится-то? Какой-то черный огромный камень с неба упал прямиком в Чебаркуль, а мой Петька туда на рыбалку поехал еще затемно. И телефон не отвечал. Я с работы отпросилась, может дома, думаю. Прибежала, ан нету его. Сейчас только позвонил, говорит, что огромный горящий шар упал в озеро прямо рядом с ним и взорвался. Чудом жив остался. Напужался сильно, аж заикаться стал. Клянется, что рыбалить больше не будет. Ну, пусть только попробует вернуться, убью как собаку бешенную…
- Здрасти вам, барышни, - появился Сергеич с бубном, - а я гляжу: дверь открыта, ну и не стал звонить. Я так скажу, что это не просто метеорит какой, это – того… все не просто… кому нужно, тот понимает. Ни один прибор локаторный не может разобрать: откуда прилетела к нам эта чернь. Я так скажу: от всех этих испытаний секретных один вред… вот надысь смотрел погоду по телевизору, так не поверите: в самом Багдаде выпал снег, разве это дело?
- Где-где? – широко открыв глаза, переспросила Фрося.
- Дык в Багдаде, говорю, снег выпал, - часто моргая выцветшими глазами повторил Сергеич.
- Только над Пхеньяном вечно светит солнце! – четко ответила Ефросинья, опускаясь на пол, - какие будут указания? Только схватки у меня начались, рожать сейчас буду, скорую вызывайте …

Из-за метеорита у скорой помощи был самый настоящий аврал. Когда врач с фельдшером наконец-то поднялись в квартиру Банько, Фрося уже начинала рожать, лежа на старом кожаном диване, а вокруг неё в панике суетилась Зинка. Кузьмич стучал в бубен и издавал горловые звуки, совершая, таким образом, шаманский родовой обряд. Выгнав их на лестничную площадку, врач и фельдшер тут же стали принимать роды в домашних условиях. Всё прошло успешно. Врач еще на необрезанной пуповине показала роженице маленький, но такой родной, кричащий комочек.
- Поздравляю, мамаша, мальчик у вас. Как назовете? – спросила она.
- Кимом….. Ким Банько, - сухими губами ответила усталая, но очень счастливая Фрося.
- Господи, какое странное имя. А муж-то в курсе? Уж не корейский ли это дрыщ с бубном, которого я на лестницу выгнала?
- Нет, это - сосед, а муж сейчас на работе, - сказала Фрося и тихонько добавила, глядя с умилением на младенца, - теперь мы втроем будем мир спасать.

Эпилог.
Проснувшись поздним утром, я сидел на старом кожаном диване и в голове снова прокручивал увиденный сон. Ответив положительно на вопрос друга о том, как мне спалось, я не стал с ним делиться историей, которую мне поведал диван, чтобы не попасть в разряд «ебанько» не по инициалу и фамилии, а по диагнозу профессионального психиатра. Выяснив ненароком где и как он приобрел свой последний антиквариат, я решил заехать по названному адресу по пути в аэропорт.

Типичный спальный район окраины промышленного города. Унылые, обшарпанные пятиэтажки с желтыми газовыми трубами по фасаду застыли в непонятном ожидании либо сноса, либо ремонта. Неухоженные газоны, покосившийся столик для домино и детская площадка с остатками песочницы и скрипучими железными качелями. Зачем я сюда приехал? Я не мог сам для себя ответить на этот вопрос, как вдруг раздался звонкий женский голос с балкона на пятом этаже: «Владленыч, давай Кимушку домой скорей. Хватит гулять, обед уже стынет!» И тут же я увидел, как молодой белобрысый мужчина, поправив бляху с якорем на потертом ремне, покатил коляску в подъезд, где на первом этаже из-за зарешеченного пыльного окна под гулкие звуки бубна раздалось горловое пение.

Сидя в самолете, я все еще никак не мог понять: каким образом я во время сна увидел реальную историю незнакомых мне людей? Может и правда все дело в старом диване, который, помня всех своих хозяев, живет своей жизнью вне войн, переворотов и смертей своих владельцев? Так это, или иначе, но я решил написать об этом рассказ, озаглавив его «Записки старого дивана».

Я обязательно вернусь в Челябинск, чем черт не шутит, может увижу во сне еще одну забавную историю о прежних владельцах старого дивана. А еще я найду Евлампия и скажу ему: «В Багдаде выпал снег», заранее зная, что услышу в ответ: «Только над Пхеньяном вечно светит солнце!»

--------------------

"А наши не придут… Все наши – это мы."