Вздрочнулось поутру,
А хули толку.
Ведь мог зачать, родить и воспитать.
Утру, опять утру,
Взгляну на полку,
Ее утру, могу еще кончать!

ПечальКа
К это песнею зовется
И баловаться не стоит со стихом,
Простите книги, да и морда рвется,
Ведь водку запивали молочком.

Ну ладно б рыбьим,
Это дело свято,
У рыб белок, лактоза и кумар,
Но птичьим то,
Да и числом десятым,
Просроченным на месяц, что кошмар.

Вздохну. Опять!.
Опять везде насрали!
И книги обкончал какой-то блядь,
Вот если б срали мы,
Мы б не наврали,
Мы б срали исключительно на пядь
Сентенция, и блядь,
и просыпаюсь,
и солнце-пидарас уже разит.
Ебать-копать!
Лениво я моргаю,
И хуй мой неуверенно стоит.

А хули ты глядишь
Штрихом щербатым,
Луна, не подключенная в аврал,
Герой античный
с именем пиздатым
Тебе б пизду не слабо обкарнал.

Хоть не февраль,
Достать его и плакать
Рыдать, чтоб раздавалось до небес,
Хоть не наврал,
Да и наврал бы, слякоть,
С ним не могу уже наперевес.

По бабьи рыбы взвоют,
И лягушки,
И черепаха вскрикнет невзначай.
А хули я, завязываю, подружки,
Перехожу на чай или насвай.
И пусть Попов своим носатым носом
Не шурудит гадливенькую взвесь.
К нему придут с единственным вопросом:
- Андрюха как? Он весь или не весь?
Попов ответит, обмочив штанину:
- Стишок нашел, и прошлый, и вообще.
Ему ответят: - Ты живи, рванина,
Убогих мы не трогаем аааапше.