Вот строки из предисловия к советскому изданию романа Шолохова:

Разве можно забыть мятущегося в поисках правды Григория Мелехова? Его мучительный путь в пламени гражданской войны, его пронзительную, неизбывную любовь к Аксинье?

Советская традиция освящает эту любовь, вводит её в свой канон, ставит в школьную программу образцом для подражания.
А светлая ли она, созидательная, годная для молодых строителей коммунизма?
Тут видится мне злая насмешка. Цензоры, вводившие в оборот новый штамп, решили в антицерковном раже по всей видимости, посмеяться над любовью христианской.
А сам роман скорей всего поначалу виделся явно контрреволюционным.
И тут его внезапно, без объяснений, разрешил и тем освятил лично сам товарищ Сталин. Так и повелось в дальнейшем, никто не решался тронуть, поменять устоявшиеся и проштампованные оценки.

А ведь Шолохов - писатель простой, нету у него ни скрытых смыслов, ни тайнописи между строк, ни намёков с аллегориями. Как видит всё, так и пишет.
И любовь Григория с Аксиньей совершенно ясно выглядит дьявольским наваждением.
Вот немного цитат из романа:

Аксинья неистовствовала в поздней горькой своей любви. Несмотря на угрозы отца, Григорий, таясь, уходил к ней с ночи и возвращался с зарей. За две недели вымотался он, как лошадь, сделавшая непосильный пробег.

Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встречах почему-то стыдились люди смотреть.

Вязало их что-то большое, не похожее на короткую связь, и поэтому в хуторе решили, что это преступно, безнравственно

На Григории висит чёрный заговор, приворот:

Бабка черным пауком раскорячилась над ленивой волной, присела на корточки, зашептала:
— Студены ключи, со дна текучие… Плоть горючая… Зверем в сердце… Тоска-лихоманица… И крестом святым… пречистая, пресвятая… Раба божия Григория… — доносилось до слуха Аксиньи.
Дроздиха посыпала солью влажную песчаную россыпь под ногами, сыпанула в воду, остатки — Аксинье за пазуху.
— Плесни через плечо водицей. Скорей!
Аксинья проделала. С тоской и злобой оглядела коричневые щеки Дроздихи.
— Все, что ли?
— Поди, милая, позорюй. Все.

И постоянно автор подчёркивает это короткими фразами:

Волосы у тебя дурнопьяном пахнут. Знаешь, этаким цветком белым…

Вот здесь я и вижу глубинный смысл перемен, что Урсуляк внёс в хрестоматийную (герасимовскую, или из советских критических статей, не шолоховскую) трактовку любви Григория-Аксиньи.

Про внешность своих главных героинь сам Шолохов говорит на самом деле очень скупо. Вот что удалось прочитать про Аксинью с первых пятидесяти страниц:

Аксинья, вихляясь всем своим крупным, полным телом, пошла навстречу.
губы у нее бесстыдно-жадные, пухловатые...

И это практически всё, но и этого нам хватит за глаза!
Ну нельзя сейчас снимать кассовый фильм, полностью следуя исторической правде!

Страшными и кошмарными показались бы нам сейчас реальные бабы, так волновавшие кровь казацкую столетие назад.

Конечно, никакая не Аксинья Элина Быстрицкая. Более-менее подходящей с точки зрения исторической правды была бы Нонна Мордюкова. Сама родом донская казачка. Её даже планировали на роль, но не срослось.

А вот такая у Шолохова Наталья:

Под черной стоячей пылью коклюшкового шарфа смелые серые глаза. На упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки неглубокая розовеющая ямка. Григорий перевел взгляд на руки: большие, раздавленные работой. Под зеленой кофточкой, охватившей плотный сбитень тела, наивно и жалко высовывались, поднимаясь вверх и врозь, небольшие девичье-каменные груди, пуговками торчали остренькие соски. Григорьевы глаза в минуту обежали всю ее — с головы до высоких красивых ног.

И в заключение удачная фотка новой Аксиньи (Полина Чернышова):